Евгения Калашникова знали все тольяттинские литераторы, а его песню «Случай на турбазе» (см. публикацию) до сих пор на туристических и бардовских слетах распевает полстраны. Судьба сложилась не лучшим образом: две судимости, масса профессий, мест работы и жительства. Последние годы Калашников попросту бомжевал, лишившись жилища и окончательно спившись. По слухам, он умер несколько лет назад прямо в прихожей главпочтамта, похоронен на городском кладбище в казенной безымянной могиле под неизвестным номером. Место захоронения Евгения Калашникова установить не удалось: документы он утратил много лет назад, поэтому был похоронен как неопознанный труп.
Неоднократно он передавал, всякий раз прощаясь перед смертью, свой архив различным людям, затем снова его забирал. Эта публикация – все, что осталось от человека, все, что нам удалось собрать из немногочисленных разрозненных источников. Некоторые произведения пришлось реконструировать по нескольким публикациям, хотя авторская воля, авторская версия нам теперь уже никогда не будет известна.
Двадцать лет назад у него были ученики, которых он учил науке жить и игре на гитаре. Тольяттинские пацаны боготворили Калашникова. В последние годы жизни многие старались его избегать: он стал неопрятен в быту и социально опасен. Вот только остались песни и стихи. Да и их, наверное, со временем забудут…
Тихий причал белым покрыт
Инеем.
Ночью в порту звезды горят
Синие.
А среди звезд бродит луна
Полная.
И в тишине плещет вода
Черная.
Днем за окном бродят дожди
Нервные,
В сетке дождя спят корабли
Серые.
Сквозь клочья туч солнца лучи
Добрые.
Руки твои, губы твои
Вспомнить бы.
Помню тот день, что нам грозил
Полночью.
Первый рассвет первой весны
Солнечный.
Старый Смоленск. Улицы спят
Снежные,
А на губах имя твое
Нежное.
Помню вокзал. Рельсы гудят
Синие,
Грохот колес, окна сплошной
Линией.
Холод ночей, письма твои
Теплые.
Руки твои, губы твои
Вспомнить бы.
Пусть приснится тебе дорога,
Где плывут вереницы огней.
Неожиданного – очень много,
Долгожданного – хоть убей.
Пусть приснится тебе дорога,
А сегодня пошел первый снег.
Как медведь, заберусь в берлогу,
Только ты вспоминай обо мне.
Не грусти, что прошло бабье лето,
И не думай, что я одинок.
Просто осень в лицо, как монету
Мне швырнула последний листок.
Плыли дни трафаретами строчек.
Вечера, как пустые гробы.
До беспамятства памятной ночью
Я поверил в стеклянность судьбы.
Жизнь теперь – это зал ожиданья.
Чемоданы несказанных слов.
Ты твердишь, что нужно расписанье.
Расписанье попутных ветров…
Что-то не спится,
Снова не спится.
Словно знакомых
Печальные лица,
Ветки черемух,
Мокрых черемух,
Плавают в темных
Оконных проемах.
В дождь выхожу я,
В ночь выхожу я,
Мокрым ореховым
Парком брожу я.
Вдруг за орехом
Тихо, как эхо,
Вздрогнула темная
«Комната смеха».
Темная
Комната,
Полная
Смеха…
Милая. Надолго ли?
Или снова маяться?
Ждать ночами долгими
И опять отчаяться.
Все дожди отплачутся,
Все ветра отстонутся,
Верить до чудачества
В то, что не исполнится.
Милая. Надолго ли?
Или снова крест нести?
Жить чужими толками
О твоей неверности.
И опять дождями лить
Будет ночь-бездомница,
По каналам памяти
Наплывет бессонница.
Милая. Надолго ли
Этих рук волнение?
Или снова толко лишь
На одно мновение?
Все дожди отплачутся,
Все ветра отстонутся.
Верить до чудачества
В то, что не исполнится.
Благодарю, что не стала супругою
В свитере модном, в джинсах поношенных
Бродишь, влюбленные в улочки узкие,
Желтый мольберт на ремне, переброшенный
Через плечо, как шарманка без музыки.
Грива волос, по-осеннему пахнущих
Дымом костра и опавшими листьями,
В мир напряженно глазищи распахнуты,
Полные людям неведомой истины.
Катит такси, но не надо, не жди меня.
Осень хрустальная льется по-прежнему,
Только нельзя, я клянусь твоим именем,
В светлый твой храм – убежденному грешнику.
Сто моих прошлых грехов позабудешь ты
(Мало ли их возле каждого вертится!),
Но не простишь совершенное в будущем.
Милая, нету такой индульгенции.
Пусть остаются осенней незримою
Тайной и сном твои груди упругие.
Благодарю, что осталась любимою,
Благодарю, что не стала супругою.
Все это было только раз…
Тревожная, как знак вопроса,
Тобой наполненная осень
Стояла в городских дворах.
Как пропасти, зияли дни,
Но осень шла легко и просто,
На грани идолопоклонства
По тонкой жердочке любви.
Тот вечер, падающий в ночь,
Как самолет, входящий в штопор,
И с губ срывающийся шепот,
И пол, ушедший из-под ног.
Колокола на склоне дня
Твое вызванивали имя,
А дни все шли неотвратимо,
Неповторимо для меня.
Мы умираем только раз,
Когда уходим впопыхах
Осенним вечером морозным,
И тихо высохшие слезы
Вдруг стянут кожу на щеках.
Тихо опустится занавес пыльный,
Аплодисментов затихнут хлопки.
Выйдешь на улицу. Тихо, пустынно,
Только бессонных такси огоньки.
Пахнет весной, теплым снегом и гримом,
Звонко щебечет ночная капель,
Звезды в извечной своей пантомиме
Крутят над спящей землей карусель.
Кончился день, напряженный и нервный.
Бледной луны одинокий софит
Чуть освещает «Сегодня премьера»
На белизне театральных афиш.
Смолк поздравлений оркестрик нестройный,
Вылился трепет восторженных слов,
А на душе хорошо и спокойно,
Будто иначе и быть не могло.
— Уединиться! Убежать! Уйти! Уехать!
— Что случилось?
— Финита! Старость наступила.
— В твои-то годы? Будет врать!
— Но я не чувствую весны,
Я разучился удивляться
И неожиданно влюбляться
В прекрасных женщин.
— Ляг, усни.
— И это все, что мне осталось?
Я не хочу как раб, как скот!
— Ты ляг, поспи – и все пройдет.
— Нет, это старость, старость, старость!
Она сказала: «Боже мой!
Какой ты все-таки, однако…»
А он полночи за стеной
О чем-то бормотал и плакал.
1
Квартирка. Вечер. Яркий свет
Зажат в квадрате голых стенок.
Стол. За столом сидит поэт.
А перед ним лежит проблема –
Большой красивый апельсин
(Ему последних денег стоил).
Но съесть его совсем один
Поэт не может. Так устроен.
Есть телефон, но он не псих,
Чтобы звонить куда-то другу
И пригласить на апельсин.
А может быть… Не так уж глупо!
Ведь есть возможность подарить!
Напротив здесь живут в соседях –
«Ох, наказанье, а не дети».
Одной – шесть лет. Другому – три.
— Простите, не могли б позвать
Вы на минутку Альку с Олей?
— Нет. Алик уж ложится спать,
А Оля – в музыкальной школе.
— Ну, хорошо, скажите им,
Чтоб почаще заходили,
И передайте апельсин.
— Спасибо, мы уже купили
Сегодня восемь килограмм
Таких же точно апельсинов, —
И взгляд брезгливый – по ногам,
На старый свитер, на щетину…
Ну, что ты покраснел, поэт?
Как будто милостыню просишь?
В твоих глазах застыла осень,
А на губах застыл ответ.
Закрыли дверь перед тобой…
Ну что? Идем «искать по свету»
И вновь потащим за собой
Больное счастье – быть поэтом.
2
Квартирка. Вечер. Яркий свет.
Без изменений. Та же сцена:
Стол. За столом сидит поэт.
А перед ним лежит проблема.
А, может быть, не врали сны?
Что в этом, черт возьми, такого?
Есть телефон, есть апельсин.
Итак, сначала было слово…
— Алло! Принцесса! Это добрый джин.
Оставь плиту. Смотри, какие звезды.
Там дремлет вечность. Здесь проходит жизнь:
……….
Нет, не чудю. На этот раз серьезно.
Есть апельсин – прекрасный, как любовь.
Съесть не могу. Кому вручить – не знаю.
……….
Согласен. Да. Позарится любой,
Но мне зачем любой или любая.
……….
Муж? Недоволен. Что ж, клянусь тобой
И нашим будущим прекрасным сыном –
Не позвоню до крышки гробовой…
Но как же быть мне с нашим апельсином?
……….
Кто? Соломон? Проходит все? И сны?
Ну что ж, прощай. А на моей могиле
Поставь большой гранитный апельсин,
Как символ Соломонова бессилья…
Поэт, опять ты несерьезен.
Какие ритмы сердце бьет?
Ведь ты не можешь без нее –
Скажи? Но о-сень, о-сень, о-сень…
3
Квартирка. Стол. Открыт балкон.
Все остальное – как и прежде.
И как последняя надежда
Звонком взорвался телефон.
— Привет!
— Привет.
— Как жизнь, поэт?
Последний твой любовный бред
Еще с тобой, поэт?
А может, это пьяный бред?
А у вина приятный цвет?
А от нее все тот же свет?
Тот тайный свет! Тот нежный свет!
А может просто: рубишь свет,
Губами – в губы, и – привет!
Ну, а когда встает рассвет,
Тебя уж нет…
Прости! Забыл! Среди искусств
Ты ценишь только нежность чувств.
Ура! У нас нет цен. Есть цель!
У ней пастель, а не постель,
Не грудь, а грусть, не страсть, а страх,
А ты живешь в своих стихах!
Поэт – монах! Ах-ах!
Поэт, зачем тебе жена?
Одна – одна, с тобой – одна.
И плачет в окна. И до дна
Свет лунный пьет, как ты вино.
Иль вдохновенью все равно,
Что день – как ночь, что ночь – как ноль?
Иль вы там с Музою давно
На боль чужую наплевали?
Что видишь сквозь стакана дно?
Той ночи дно? Другую ночь?
А может, дно ее печали?
А как друзья?
Пускают в дом?
Все так же балуют рублем?
Иль раскусили? Так пойдем,
Куплю вина и «Примы».
Ты на себя взгляни, мой друг.
В рванье ботинок, свитров, брюк.
С опухшей мордой, с дрожью рук,
С такой-то лысиной – любимый?
Ну, ладно, я спешу, поэт.
Что? В апельсинах? В общем, нет…
— Заметно! Все! Привет!
4
Квартирка. Вечер. Яркий свет
Зажат в квадрате голых стенок.
Стол. Над столом висит поэт.
А на столе лежит проблема…
